СУДЬБА
По мотивам второй книги одноименного романа П. Проскурина. «МОСФИЛЬМ»
Сценарий П. Просиурииа, Е. Матвеева
Постановка Е. Матвеева
Гл. операторы Г. Цекавый, В. Якушев
Гл. художник С. Валюшок
Композитор Е. Птичкии
Владимир ПОДГОРНОВ
ВОЗМОЖНО, толчком тут послужил гоголевский «Театральный разъезд», не знаю, но сколько помню себе, выходя после киносеанса из зрительного зала, всегда жадно прислушиваюсь к тому, что говорят вокруг. Часто слышишь банальности, иногда же настолько интересное и свежее что-то мелькнет, самим тобой упущенное, что ахнешь про себя и долго потом чужие слова вспоминаешь… Но в любом случае занятие это увлекательнейшее. И, кроме вот таких открытий «задним числом», есть здесь некая постоянная полезность. В радиотехнике, если не ошибаюсь, называют подобный анализ «прослушиванием уровня шумов». Так вот, судя по этому «уровню шумов», фильм «Любовь земная» был понят и принят зрителями.
Я оглядываюсь назад потому, что на экране снова знакомые нам по «Любви земной» герои — Захар Дерюгин (Евгений Матвеев), Ефросинья (Зинаида Кириенко), Маня (Ольга Остроумова), Брюханов (Юрий Яковлев), Катерина (Валерия Заклунная) и другие, на этот раз в двухсерийном фильме «Судьба», поставленном Евгением Матвеевым по второй книге одноименного романа Петра Проскурина. Те же люди, те же недюжинные характеры, тот же необыденный, сложный лирический треугольник, но — не то время. Война…
Будто мало людям этим в мирной жизни довелось испытать… Однако судьба, она и есть судьба. Ее не выбирают Впрочем, можно ли, правильно ли сказать так? Не выбирают событий, внешних условий, в которые попадает человек, но внутреннюю позицию по отношению к ним, свое «на том стою» выбирают, и еще как!.. Одни — тот же Захар, Кошев, Рябокляч, Брюханов, Катерина — под дулами фашистских автоматов, перед лицом неминуемой смерти остаются людьми, борются за свои убеждения или погибают достойно; другие, как Макашин (Вадим Спиридонов), кулак, движимый ненавистью к Советской власти и всему, что ее олицетворяет, служат гитлеровцам верой и правдой; а третьи, к примеру, Анисимов (Владимир Самойлов), «из бывших», сами, без принуждения и без особого желания, просто из шкурного страха идут к захватчикам с покорной головой и с предложением своих услуг, готовые предать и своих и чужих, но предавая в первую очередь самих же себя… Но таков уж он, суровый выбор судьбы. И великолепна сцена, когда охваченный животной паникой Анисимов, смертельно боящийся и партизан и фашистов, христом богом умоляет полицая Федора Макашина (можно ли было выбрать худшую кандидатуру для такой просьбы, но Анисимов и этого не понимает, ему жутко до слепоты) сделать хороший документ, чтобы скрыться «и от тех и от этих». Тут уж ни отнять, ни прибавить.
Собственно, интересные эпизоды начинаются буквально с первых кадров фильма. Такова, например, сцена проводов новобранцев, уходящих на фронт. Толпа перед сельсоветом, обрывки разговоров, и женщины, гамма настроений; плачущие, растерянно улыбающиеся, сдержанно-скорбные, а то и между делом перемывающие косточки ближним, — не вошла еще война в быт, для многих она пока за горами, где-то; и авторитетные рассуждения стариков о том, что война долго не протянется; и молодой парень, бесшабашно отплясывающий (больно уж нарочита, театральна эта бесшабашность, но это и понятно, не для души он пляшет, а из души выплясывает). Провожают Захара Ефросинья и дети, и стоят в сторонке Маня и Илюшка, сын Захара, тоже пришедшие проститься. Весь «треугольник» налицо, все на виду — вот где раздолье кумушкам!.. И в пику им, воспаряя над их пересудами («Будь я на месте Фроськи, я такой бы цирк устроила… Обоим бы глаза выцарапала!..»), Ефросинья сама посылает Захара к сопернице.
Или другая сцена; приход в село оккупантов-«освободителей», этот насильственно инсценируемый «праздник», дешевая пропагандистская идиллия в геббельсовском духе, с шоколадом, шнапсом, танцами, фотографиями «для истории» — и тут же гибель Нади, спасающей сброшенное с крыши сельсовета красное знамя, и тут же откровенный, безоглядный грабеж… Все это сделано мастерски, органично, единым куском. И кусков таких в фильме много, перечислять их все я бы не взялся.
Впрочем, дело не только в их количестве. Дело в том, что от эпизода к эпизоду все четче вырисовывается характер фильма — очень эмоциональный, темпераментный, не боящийся бурного проявления чувств, предпочитающий говорить со зрителем открытым текстом, а не подтекстом. Это особая черта, особое качество фильма, и режиссер от начала и до конца верен избранной им манере.
Короче говоря, в целом «Судьба» удалась. И как раз поэтому мне хотелось бы поразмышлять об отдельных моментах, которые не то чтобы портят впечатление от фильма, но просто не очень ему нужны и которые, надо сказать, присущи не только картине Евгения Матвеева. Попытаюсь объяснить, что я имею в виду.
В фильме односерийном, целиком укладывающемся в рамки сеанса, значительная часть нужной информации остается, если можно так выразиться, «за кадром» (и тем большая, чем лучше фильм, чем «гуще» он сделан); ее домысливаешь, воспринимаешь внутренним зрением, ощущаешь, как подводную часть айсберга. (Будем заранее подразумевать, что эта часть существует; если ее нет, стоит ли фильм того, чтобы о нем говорить?)
Развернутое же и претендующее на эпичность полотно медленно и обстоятельно показывает тебе эту самую подводную часть. Это, однако, не имеет ничего общего с «разжевыванием». Это означает, что каждая деталь должна заключать в себе такой же информативный заряд «закадрового действия», как и в наиболее плотной односерийной ленте. Авторам «Судьбы» удается это далеко не всегда. В фильме есть повторы, необязательные подробности, встречаются и просто неубедительные персонажи. Таков, например, образ историка Саши Корнилова. Да, конечно же, были на войне подобные мальчики-книжники, не умеющие ладно намотать портянку, стесняющиеся прикончить фашистского парашютиста потому, что он запутался в стропах; но не были эти мальчики такими. И, может быть, потому, что неестествен Саша, выспренним, лишним кажется и его экскурс в прошлое. Нас слишком волнует судьба реальных персонажей — Захара Дерюгина, Ефросиньи, Мани, чтобы отвлекаться от них. На мой взгляд, не стоило так подробно цитировать в «Судьбе» кадры из первого фильма — из «Любви земной». Зритель и так достаточно хорошо их помнит.
Не растянутостью метража, порой искусственной, что, на мой взгляд, типично для некоторых двухсерийных лент, достигается ощущение эпичности, а значительностью характеров, событий, судеб — той значительностью, которая героям нового фильма Евгения Матвеева изначально присуща. Они уже завоевали любовь и зрительское внимание к себе — любовь, не нуждающуюся ин в каких дополнительных допингах и кинематографических эффектах.
