КАКИЕ НАШИ ГОДЫ!
КИНОСТУДИЯ «УЗБЕКФИЛЬМ» ИМЕНИ К. ЯРМАТОВА
Автор сценария Одельша Агишев
Режиссер-постановщик Эльер Ишмухамедов
Оператор-постановщик Генрих Пилипсон
Художник-постановщик Садреддин Зиямухамедов
Композитор Евгений Ширяев
В. ДЕМИН
Жили-были два друга, вместе парились за баранкой в дальних рейсах, вместе дрались со шпаной, ухаживали за девушками-подружками… А потом разошлись их пути, и когда случайно встретились — выяснилось, что говорить-то бывшим друзьям не о чем. Разве что вспомнить, какие славные были времена, какие хорошие были они сами, когда не боялись вступиться за справедливость. Впрочем, это ведь детство — кулаками махать? Или нет, не детство? Может быть, иначе и жить не стоит?
Стоят они на перекрестке, Таш и Назар, смотрят друг на друга, грустно улыбаются и знают, что это последняя встреча. Сейчас один сядет в свое новенькое «авто», другой взгромоздится на седло самодельного мопеда, подождет, пока на заднем сиденье устроится жена, помашут друг другу ручкой и разъедутся, теперь уж точно — навсегда. Сильная, поэтичная сцена!
В фильме «Какие наши годы!», поставленном Эльером Ишмухамедовым по сценарию Одельши Агишева, есть и другие подобные сцены. Вот Назар, только что получивший единицу на приемном экзамене, разбрасывает учебники из кабины грузовика с восторженным хохотом: «Ура! Не хочу быть умным!» Вот отличная комедийная зарисовка — встреча Таша с земляком на перегруженном автомашинами ташкентском перекрестке. Очень хорош тот же Таш, возвращающийся домой после свадьбы друга, — он напевает в автобусе, вежливо приглашает на танец незнакомую девушку, грустно и благородно вальсирует с ней, слегка заваливаясь на поворотах, а потом, заснув у окна, доставляется в автопарк, под сень струй и тихое шуршание автоматических щеток… Здесь в лучшем виде представлено лирическое дарование режиссера Эльера Ишмухамедова, мягкое, акварельное, предпочитающее поэтическую недосказанность прямолинейной прямоте.
Но вспоминаешь и другие эпизоды — они как будто из другого фильма. Вот в самом начале картины простоватый Таш и его приятельница Тома, мирно сидевшие на веранде кафе, привлекают внимание местных хулиганов. Какой там лиризм! Какие там детали! Все снимается и монтируется в лоб, самыми элементарными приемами готового набора, кочующего из американского кино в арабское, из арабского в японское… далее везде. Наглые ухмылки, презрительно суженные глаза, сигаретки в стальных зубах и эффектные, как в балете, удары с одной и с другой стороны…
Или другой случай. Ехали-ехали Таш и Назар и решили помыть на камешках горной речушки свой громадный «КамАЗ». В кустах неподалеку расположилась компания тех, которых когда-то называли «стилягами». Какой-то неведомый нам Толик предлагает еще более таинственному Жорику «свою» Майю. Жорик тут же набрасывается на девушку, выходящую из воды и облаченную в бикини. Майя оказывает сопротивление, но становится совсем беззащитной, потеряв верхнюю половину купального комплекта. Долго-долго бежит она по воде, спасаясь от насильника и тщетно призывая на помощь. Так долго, что начинает казаться, будто забег на четыреста метров нам показали рапидным повторением. По-своему это даже выразительно, только уж, думается, больно «по-своему». А дальше — опять драка, опять в эффектных боксерских ударах… Похоже, авторам подвернулся случай включить то там, то сям «ррромантический» эпизод — почему бы и не воспользоваться? А вообще-то они ведут речь о другом.
О чем же?
Р. Сагдуллаев играет Таша простоватым и земным, иногда — тугодумом, но всегда — прочным, прямым, чувствующим себя на своем месте. Он может взорваться, накричать, хлопнуть дверью, ввязаться в драку, но заранее все взвесить, выбрать самый верный путь, чтобы добиться своей цели, — на это он решительно не способен. Чаще же всего он предстает перед нами как фигура страдающая и потому слегка комическая. Вспомним к тому же, что Таш — это сокращение, а полное его имя Ташкент Сопроматович. Есть отчего развести руками.
Совсем иная пружина ведет Назара Назарова. Исполнителя этой роли нашли среди плеяды прибалтийских артистов. Это Л. Ульфсак. Его герой гибок в прямом и переносном смысле, строен, очень подвижен и неизменно находчив. Он прекрасно дерется, но еще остер на язык, тонко чувствует собеседника и умеет не пропустить тот шанс, что плывет прямо в руки.
До поры Таш смотрит на него снизу вверх. Потом роли меняются: один из друзей, защищая справедливость, оказывается даже за решеткой, другой, став приспособленцев живет по графику, вычерченному его всесильным тестем, и вроде бы преуспевает, но…
Вот об этом «но» и надо поговорить. Вокруг этого небольшого, мне даже кажется, слишком небольшого «но» и поставлена картина. Ибо в финальной встрече друзей Таш имеет право сказать в прошедшем времени: «А ведь я тебя сильно уважал, без дураков, по-настоящему… За справедливость… Ты ради нее на все шел, ничего не боялся». А Назару отвечать нечем.
Не то чтобы нас призывали поголовно стать такими, как Таш. Нет, нерассуждающая его прямота, тяжеловатая душевная нерасторопность тоже способны наделать дел — ведь оказался же он в тюрьме! И все же насколько это благороднее повышенной Гибкости Назара, которая, не успеешь глазом моргнуть, уже переродилась в угодливость — и нате вам, он уже в чужом лагере, в лагере «тех», в «их» стае.
«Те» — это люди, которые, не ставя справедливость ни во что, искренне мнят себя хозяевами жизни. Это может быть шпана из подворотни, «короли» квартала на вечерний час. Это могут быть Жорики, Толики, Гулики — «дети наших знакомых, твоих сослуживцев, соседей по даче», как мама Майи гордо заявляет ее отцу. Но это и сам отец — ответственное лицо по строительству. И. наконец, совсем мальчишка Шухрателло, скупивший во всех аптеках дефицитный «ангилон», в связи с чем имеет и кооперативную квартиру, и дачу, и автомобиль, и набор заморских напитков. Пусть простят меня сценарист и режиссер, но эти две последние роли, микроскопические по отведенному экранному времени, кажутся мне куда драматичнее и любопытнее, нежели оба наших протагониста, вместе взятые.
Л. Броневой — актер не просто сильный, но и, я бы сказал, обоюдоострый. Он может двумя длиннейшими, блистательными паузами сломать весь спектакль, отменить все остальное как не стоящее никакого внимания. Он и здесь, в образе Осташенко, вполне второстепенной роли, воспринимается тайным титаном, которому доступно все и вся. И не об «организаторских» его возможностях речь: да, он способен пустить в ход некий «лифт» своей влиятельности и связей, отчего шофера переводят в управление, несданный экзамен засчитывают как сданный и т. п. Но он способен и на большее: он способен понять. Понять, что нужно Майе, чего стоят Толик и Жорик, что творится в душе у Назара и какова цена его юношеской тяги к справедливости. И не потому ли такая вселенская грусть постоянно в его очах, что он спокойно может назвать срок и условия, когда благородный порыв атрофируется за излишеством? Не потому ли, что сам он когда-то начинал в духе Назара Назарова?
Шухрателло на этом фоне воспринимается вовсе козявкой, ничтожеством, но как точно Ш. Агзамов вслед за сценаристом и режиссером рисует парадокс души этого спекулянта-оптовика! А именно: он не знает другого пути, чтобы стать человечески значительным. Сразу, с полуфразы он помогает Ташу, готов помогать еще и еще, разумеется, хвастается своим кооперативным «раем», но без всякого презрения, с миной «все мое — твое». Откуда знать ему, что Таш способен сорваться с узды и через пять минут уложить ловкача на много месяцев в больницу?
Наверное, можно обнаружить жестокую закономерность, приведшую к тому, что в конструкции фильма ни один женский образ не разработан хотя бы с намеком на глубину. Есть тут Света (С. Петросьянц), про которую только и можно сказать, что она полюбила Назара, а он бросил ее из-за Майи. Есть сама Майя (Е. Проклова) — про нее мы узнаем немногим больше: избалованная, властная, своенравная. Кажется, больше отпущено драматического материала Томе (Е. Цыплакова), но материал обманчив, потому что весь заемный, из прокатного инвентаря. Сначала будет у них с Ташем замечательная любовь, потом, после его словесной неловкости, полный и весьма неожиданный разрыв, любовь с другим, но только узнает она, что Таш в беде, как тут же бросится помогать ему — теперь уже навсегда, как хотят нас убедить создатели картины. Не верится, как не веришь в точность часов, стрелка которых судорожно мечется то вперед, то назад по циферблату.
Итоги: притчи не получилось. Она распалась, как планета в сфере притяжения разных звезд. Тут — чисто памфлетные куски, там — поэтические зарисовки или зарисовки нравов с припевом «так повелось», а между ними — этакое «нейтральное кино», когда на экране все как полагается, да вот только душа твоя этой рецептуре совсем не рада. Стилистический разнобой, как это всегда и бывает, выдает непоследовательность художественной мысли.
